Унесенные ветром - Страница 189

189

А Скарлетт и вправду делала это не без удовольствия. Она держала в страхе всех негров и тиранила сестер не только потому, что напряжение, усталость, заботы не оставляли в ее душе места для участливости, а еще и потому, что таким способом она срывала на других накопившуюся в сердце горечь: ведь все внушенные матерью представления о жизни оказались ложными.

Все, чему учила ее Эллин, обернулось совершенно непригодным теперь, и душа Скарлетт была смятена и уязвлена. Ей не приходило в голову, что Эллин не могла предусмотреть крушение мира, в котором она жила и растила своих дочерей, не могла предугадать, что у них уже не будет того положения в обществе, к которому она их так искусно готовила. Скарлетт не понимала, что Эллин, уча ее быть доброй, мягкой, уступчивой, честной, правдивой и скромной, видела впереди вереницу мирных, небогатых событиями лет, во всем подобных ее собственной размеренной жизни. Судьба вознаграждает женщин, которые живут по этим законам, говорила Эллин.

И охваченная отчаянием Скарлетт думала: «Все, все, чему она меня учила, ничем, ну, ничем не может мне помочь теперь! Какая мне польза от того, что я буду доброй? Что мне это даст, если я буду мягкой, уступчивой? Куда больше было бы толку, если бы она научила меня пахать или собирать хлопок, как негры. О мама, ты была не права!»

Она не понимала, что упорядоченный мир Эллин рухнул, вытесненный иным миром, со своими грубыми законами, с иными мерками и ценностями. Она видела только — так ей казалось, — что ее мать была не права, и в ней стремительно совершались перемены, жизненно необходимые, чтобы во всеоружии встретить этот новый мир, для которого она не была подготовлена.

Неизменной осталась только ее любовь к Таре. Всякий раз, когда она, усталая, возвращалась домой с плантации и перед ней возникало невысокое белое здание, сердце ее преисполнялось любовью и радостью от приближения к родному очагу. И всякий раз, когда, выглянув из окна, она видела зеленые пастбища, и красную пахоту, и высокую громаду темного тонкоствольного девственного леса, у нее захватывало дух от красоты этой земли. Только эта частица ее души, только любовь к отчему краю с его грядой мягких, округлых красных холмов, к этой прекрасной, плодородной земле — то алой, как кровь, то густо-багряной, то кирпично-тусклой, то киноварно-пурпурной, из года в год творящей чудо — зеленые кусты, обсыпанные белыми пушистыми клубочками, — только эта любовь не претерпела изменений. Ведь нигде на всей планете не было земли, подобной этой.

И тогда ей казалось, что она начинает понимать, почему происходят войны. Ретт был неправ — неверно это, будто люди ведут войны ради денег. Нет, они сражаются за эти холмистые просторы, возделанные плугом, за эти зеленые луга с ощетинившейся после покоса травой, за ленивые желтые реки и белые прохладные дома в тени магнолий. Только за это и стоит сражаться — за красную землю, которая принадлежит им и будет принадлежать их сыновьям, за красную землю, которая родит хлопок для их сыновей и внуков.

Вытоптанная земля Тары — вот все, что у нее осталось теперь, когда не стало Эллин, не стало Эшли, а Джералд впал в детство, не перенеся удара, и деньги, негры, положение, уверенность в будущем — все сгинуло в одну ночь. Ей припомнился разговор с отцом, припомнился как что-то происходившее в другом измерении, и ей показалось странным, как могла она быть так молода и так глупа, чтобы не понять смысла его слов: земля — единственное на свете, за что стоит бороться.

«Ибо она — единственное, что вечно… и для того, в чьих жилах есть хоть капля ирландской крови, земля — это то же, что мать… Это единственное, ради чего стоит трудиться, за что стоит бороться и умереть».

Да, за Тару стоило бороться, и она просто, без колебаний включилась в эту борьбу. Она не позволит никому отнять у нее Тару. Никому не удастся заставить ее и ее близких скитаться по свету и жить из милости у родственников. Она не выпустит имения из своих рук, даже если для этого придется изнурить работой и себя, и всех здесь живущих.

Глава XXVI

Скарлетт уже вторую неделю жила дома, когда на ноге у нее загноился самый большой из натертых за время дороги волдырей, нога распухла, надеть башмак стало невозможно, и она еле-еле ковыляла, наступая только на пятку. Вид нарыва приводил ее в отчаяние. А что, если у нее начнется гангрена, как у раненых? Доктора здесь нет, и она умрет. Жизнь ее сейчас была не сладка, но расставаться с ней у Скарлетт вовсе не было охоты. И кто позаботится о Таре, если ее не станет?

Первые дни Скарлетт еще надеялась, что Джералд возродится к жизни и возьмет бразды правления в свои руки, но прошли две недели, и она поняла, что эта надежда несбыточна. Теперь ей стало ясно: судьба имения и всех живущих в нем — в ее неопытных руках, ибо Джералд был все так же тих, молчалив, погружен в себя, и его отсутствующий взгляд нагонял на нее страх. Когда она обращалась к нему за советом, у него на все был один ответ:

— Сделай так, как считаешь лучше, доченька.

А порой и того хуже:

— Спроси лучше у мамы, котенок.

Мало-помалу Скарлетт поняла, что он останется таким уже навсегда и до конца дней своих вечно будет ждать появления Эллин, вечно будет прислушиваться, не раздадутся ли ее шаги, — поняла и бесстрастно примирилась с этой мыслью. Джералд жил в каком-то своем, пограничном с действительностью мире, где время остановилось, а Эллин всегда находилась в соседней комнате. Казалось, смерть Эллин отняла у него силу, двигавшую его поступками, и он сразу утратил и свою хвастливую самоуверенность, и напористость, и свое неугомонное жизнелюбие. Эллин О'Хара была для него тем зрительным залом, перед которым он разыгрывал увлекательный спектакль под названием «Жизнь Джералда О'Хара». Теперь же огни рампы потухли, занавес опустился навечно, зрительный зал внезапно куда-то исчез, и старый актер остался, как громом пораженный, один на пустых подмостках, тщетно ожидая очередной реплики.

189